Я Вас люблю, - Вы только лишь поймите,
Что в чувствах к Вам я почерпнул за край,
Что есть в любви запутанные нити, -
Их не распутывай и с ними не играй.
Цветёте с каждым днём, заметно хорошея,
Окроме Вас, в другой спасенья нет.
Любов как близкая меня толкая в шею,
Не нарушает свой авторитет.
Но мне навязывает боль и сожаленье, -
В разлуке мы, и нет надежд на то,
Что к Вам зайду, почуют дрожь коленья,
Душа — волненье, вешалку — пальто.
Люблю я Вас и милая поймите
Что в чувствах к Вам я почерпнул за край, -
Что есть в любви запутанные нити, -
Их не распутывай и с ними не играй.
Что в чувствах к Вам я почерпнул за край,
Что есть в любви запутанные нити, -
Их не распутывай и с ними не играй.
Цветёте с каждым днём, заметно хорошея,
Окроме Вас, в другой спасенья нет.
Любов как близкая меня толкая в шею,
Не нарушает свой авторитет.
Но мне навязывает боль и сожаленье, -
В разлуке мы, и нет надежд на то,
Что к Вам зайду, почуют дрожь коленья,
Душа — волненье, вешалку — пальто.
Люблю я Вас и милая поймите
Что в чувствах к Вам я почерпнул за край, -
Что есть в любви запутанные нити, -
Их не распутывай и с ними не играй.
г. Симферополь. 18.XII(?).36 г. (исправлено на 35)
Шафрановый закат. Тоска. Пейзаж осенний.
Муаровая тьма. Ожесточенный век.
И солнце в судорогах тревог и опасений,
Как будто дверь прикрыв, ушло как человек.
Я тороплюсь за ним, ищу во тьме дорогу,
Из лабиринта тьмы не выйти мне теперь.
И будет день, когда и я в молчанье строгом
Уйду, как ты, мой друг, закрыв бесшумно дверь.
Муаровая тьма. Ожесточенный век.
И солнце в судорогах тревог и опасений,
Как будто дверь прикрыв, ушло как человек.
Я тороплюсь за ним, ищу во тьме дорогу,
Из лабиринта тьмы не выйти мне теперь.
И будет день, когда и я в молчанье строгом
Уйду, как ты, мой друг, закрыв бесшумно дверь.
г. Симферополь. 20 декабря 1942 г.
Разителен Ваш взгляд, пред ним бессильно слово,
И искристым лучом он в душу вносит свет,
Манящий в жизнь, без грубого и злого,
Мазками чувств рисуя Ваш портрет.
Очаровательно вельвет окутал тело:
Черна материя – красив лица контраст,
Каскад симпатии, взошедший до предела,
Едва настанет срок, сполна Вам всё отдаст.
И искристым лучом он в душу вносит свет,
Манящий в жизнь, без грубого и злого,
Мазками чувств рисуя Ваш портрет.
Очаровательно вельвет окутал тело:
Черна материя – красив лица контраст,
Каскад симпатии, взошедший до предела,
Едва настанет срок, сполна Вам всё отдаст.
Разителен Ваш взгляд, пред ним бессильно слово,
И искристым лучом он в душу вносит свет,
Манящий в жизнь, без грубого и злого,
Мазками чувств рисуя Ваш портрет.
Очаровательно вельвет окутал тело:
Черна материя – красив лица контраст,
Каскад симпатии, взошедший до предела,
Едва настанет срок, сполна Вам всё отдаст.
И искристым лучом он в душу вносит свет,
Манящий в жизнь, без грубого и злого,
Мазками чувств рисуя Ваш портрет.
Очаровательно вельвет окутал тело:
Черна материя – красив лица контраст,
Каскад симпатии, взошедший до предела,
Едва настанет срок, сполна Вам всё отдаст.
г. Симферополь
Фотоаппарат
Моя мечта о фотоаппарате,
Разбилась вдруг, как хрупкий негатив.
Я аппарат искал, покой утратив,
Но все ж его нигде не находил.
Собрав в сберкассе рубликов с полсотни,
Одно желанье чувствуя внутри,
Я все искал упрямей и охотней,
Уткнувшись носом в зеркала витрин.
Ругаясь в злобе затаенным басом,
Что аппарата нет и нет, и нет,
Ходил я сберегателем в сберкассу,
Пока до дна не вычерпал монет.
Купи мне приму тихо мать сказала.
Я вновь поплелся, не жалея ног.
Но город весь обрыскав до вокзала,
Я примуса нигде найти не мог.
Но боль моя ни капельки не меньше,
Плетутся дни, уныло волочась,
И ридикюли проходящих женщин
Мне аппаратом кажутся сейчас.
Мечта ж дымится, как в былом дымилась,
И я бы был необычайно рад,
Когда бы мать моя имела примус,
А я имел бы фотоаппарат.
Разбилась вдруг, как хрупкий негатив.
Я аппарат искал, покой утратив,
Но все ж его нигде не находил.
Собрав в сберкассе рубликов с полсотни,
Одно желанье чувствуя внутри,
Я все искал упрямей и охотней,
Уткнувшись носом в зеркала витрин.
Ругаясь в злобе затаенным басом,
Что аппарата нет и нет, и нет,
Ходил я сберегателем в сберкассу,
Пока до дна не вычерпал монет.
Купи мне приму тихо мать сказала.
Я вновь поплелся, не жалея ног.
Но город весь обрыскав до вокзала,
Я примуса нигде найти не мог.
Но боль моя ни капельки не меньше,
Плетутся дни, уныло волочась,
И ридикюли проходящих женщин
Мне аппаратом кажутся сейчас.
Мечта ж дымится, как в былом дымилась,
И я бы был необычайно рад,
Когда бы мать моя имела примус,
А я имел бы фотоаппарат.
г. Симферополь. 1931 г.
Ты неожиданно блеснула, как комета,
И обаяния возвысила престиж.
Лучистой полосой предутреннего света
Ты в сердце у меня приветливо гостишь.
Твой образ мил, заманчив и приятен,
Красив и чист - где зародился он?
На карте чувств немало белых пятен,
Которые не смог предугадать Платон.
Но, что гадать? Не за горами лето.
Ты, как комета, заметёшь свой след.
Но яркой полосой предутреннего света
Я буду восхищён, утешен и согрет.
И обаяния возвысила престиж.
Лучистой полосой предутреннего света
Ты в сердце у меня приветливо гостишь.
Твой образ мил, заманчив и приятен,
Красив и чист - где зародился он?
На карте чувств немало белых пятен,
Которые не смог предугадать Платон.
Но, что гадать? Не за горами лето.
Ты, как комета, заметёшь свой след.
Но яркой полосой предутреннего света
Я буду восхищён, утешен и согрет.
Посвящаю Жизни
Я все тебе прощу, и ты мне все простишь!
На будущее ли имея виды:
Я сделал все, чтоб твой сберечь престиж:
Забыл тяжелое: перетерпел обиды.
Пройдут года: умру, и ты меня поймешь!
Я в завещании тебе всю душу выдам.
Но глянь в века – цена всего лишь грош
Богатству и любви, и славе, и обидам.
На будущее ли имея виды:
Я сделал все, чтоб твой сберечь престиж:
Забыл тяжелое: перетерпел обиды.
Пройдут года: умру, и ты меня поймешь!
Я в завещании тебе всю душу выдам.
Но глянь в века – цена всего лишь грош
Богатству и любви, и славе, и обидам.
г. Ростов-на-Дону. 1960-е годы
Окно. Морозные узоры. В тумане даль.
Сюжет художник не додумал, а жаль…
Там за окном – на самом деле – другой мотив:
Огонь страданий, лед забвенья. Без перспектив!
Земля устала решать проблемы, о человек…
Неотвратимо летит лавиной Двадцатый век!
А гор морщины избороздили Земли чело.
И где же Время, чтобы покоем на Мир легло?
Сюжет художник не додумал, а жаль…
Там за окном – на самом деле – другой мотив:
Огонь страданий, лед забвенья. Без перспектив!
Земля устала решать проблемы, о человек…
Неотвратимо летит лавиной Двадцатый век!
А гор морщины избороздили Земли чело.
И где же Время, чтобы покоем на Мир легло?
Арменак Анопьян.
(В обработке Светланы Петровкой)
(В обработке Светланы Петровкой)
Судьбе
Двадцатый век. Мы всех опередили.
На трассе жизни много топких мест.
Вперед глядим без слез и без идиллий,
Ведь над утраченным давно поставлен крест.
В душе испытанной не селится тревога,
Когда во тьме блеснул источник зла.
Нас жизнь, как рекрута, сбивающего ногу,
В равнину снежную Сибири занесла.
Мне счастье незачем. Пощады не прошу я.
Я за собратьев у тебя просил,
Кого ты гонишь вдаль, неистово бушуя,
И не щадя надломленных их сил.
На трассе жизни много топких мест.
Вперед глядим без слез и без идиллий,
Ведь над утраченным давно поставлен крест.
В душе испытанной не селится тревога,
Когда во тьме блеснул источник зла.
Нас жизнь, как рекрута, сбивающего ногу,
В равнину снежную Сибири занесла.
Мне счастье незачем. Пощады не прошу я.
Я за собратьев у тебя просил,
Кого ты гонишь вдаль, неистово бушуя,
И не щадя надломленных их сил.
Кемеровская область, г. Прокопьевск. 27.02.1952 г.
Акация
Я буду жить еще, а будет выстрел меток
На перепутии земных дорог и троп,
Я попрошу, чтоб пару белых веток
Со мной, как счастье, опустили б в гроб.
На перепутии земных дорог и троп,
Я попрошу, чтоб пару белых веток
Со мной, как счастье, опустили б в гроб.
г. Ростов-на-Дону
Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
И жизнь, поравнявшись со мной, хвастнуть соизволила книжкой,
Где многие мысли вконец не понравились мне.
Я прочел в них сухой пересказ, в веках зашифрованной были,
Нигде утешительных фраз не смог отыскать, ни одной,
Когда я отца хоронил. Любимого брата убили
В каком-то разбое, который назвали войной.
Помню, отец говорил, страдать начиная отдышкой,
Слова старика непонятны тогда были мне:
«Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.».
Отца схоронил я давно, зарыли уж где-то и брата.
Родня на кладбище, а боль с каждым днем горячей.
И роем свинцовых теней на сердце мне давит утрата.
Иль это приснилось в одну из тяжелых, кошмарных ночей?
Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
И детство, как жемчуга блеск, во тьме озаряющей вспышкой
Сулило надежды и снилось однажды лишь мне.
Время старит планету (и стойким наносятся раны),
Мою престарелую мать со мной обвиняя во всем.
Мы будто лазоревый юг отдали легко за бураны,
За холод Сибири и крест, который без слез мы несем.
Быть может, мой час не далек – накроют дощатою крышкой.
Тогда уж, наверно, надеюсь, все будет дозволено мне…
Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
И жизнь, поравнявшись со мной, хвастнуть соизволила книжкой,
Где многие мысли вконец не понравились мне.
Я прочел в них сухой пересказ, в веках зашифрованной были,
Нигде утешительных фраз не смог отыскать, ни одной,
Когда я отца хоронил. Любимого брата убили
В каком-то разбое, который назвали войной.
Помню, отец говорил, страдать начиная отдышкой,
Слова старика непонятны тогда были мне:
«Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.».
Отца схоронил я давно, зарыли уж где-то и брата.
Родня на кладбище, а боль с каждым днем горячей.
И роем свинцовых теней на сердце мне давит утрата.
Иль это приснилось в одну из тяжелых, кошмарных ночей?
Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
И детство, как жемчуга блеск, во тьме озаряющей вспышкой
Сулило надежды и снилось однажды лишь мне.
Время старит планету (и стойким наносятся раны),
Мою престарелую мать со мной обвиняя во всем.
Мы будто лазоревый юг отдали легко за бураны,
За холод Сибири и крест, который без слез мы несем.
Быть может, мой час не далек – накроют дощатою крышкой.
Тогда уж, наверно, надеюсь, все будет дозволено мне…
Черт возьми, годы быстро прошли, вчера еще был я мальчишкой.
Вчера был мальчишкой – сегодня виски в седине.
За мёрзлым узором окна туманно рисуются дали,
Но то ли Художник избрал, совсем не додумав мотив.
За окнами мир, который не раз уж ввергали
В горнило страданий, со вздором его перспектив.
Земли, за решеньем проблем, заметна усталости мина,
Морщинами гор озадачен причудливый лоб.
Двадцатого века на них исходит уже половина,
Но где же то время, чтобы покоем легло б?
Далёких времён кинофильм вращает отчётливо кадры.
Канву знаменательных дат сменяют в тиши вечера.
Запоем разврата насыщена ночь Клеопатры,
Беспутный Антоний покончил с собою вчера.
Египет, как мумия, жёлт в пленительной сказке Востока,
Обложен громадой веков, давно исчерпавших лимит.
И тут фараоны и знать, рабов понукая жестоко,
К смущённому солнцу возводят абсурд пирамид.
Эллада ярка, как триумф с успехом разыгранной пьесы.
Праматерь наук и искусств, в руинах копит времена.
Тут насмерть гоплиты стоят, жестоко наказаны персы.
Расправ и событий поток преступно меняет тона.
В Афинах Перикл хитрит, рабы и метеки в обиде.
Философы с пеной у рта превратно трактуют закон.
И гений свой в мрамор вложив, в изгнаньи теряется Фидий.
Концовкой к поэме эпох на взгорье предстал Парфенон.
Событий кочующий вал… судеб беспощадна гиена.
Народы в азартной игре борьбы напрягают накал.
Эмблемой кружения сил дымятся следы Карфагена,
Нестойким величьем побед тут тенью прошёл Ганнибал.
И деспотом выглядит Рим. Восстаньям конца нет, и круто
С ним насмерть схватился Спартак, сурово отчаян и горд.
И ночь тирании на миг озаряется лезвием Брута,
И следом мрачнеет над трупами сдавших когорт.
Рим грозен, заносчив, жесток, себе не представит он цену.
Разбитые царства лежат, пресмыкаясь у ног,
Но варвар из мрака веков историей вызван на сцену,
Нулём опоясал его пресловутый итог.
Свежа у планеты гряда вчерашних её впечатлений,
Что летопись через века, как ветошь доносит до нас,
Охватом культур и эпох, тернистым путём поколений,
Печальной кантатой, несвязной вибрацией фраз.
Где с треском, один за другим, летят с пьедесталов колоссы.
И вспышки идей и надежд в ничто превращаются в миг.
До спазм напрягая мозги, никто не решает вопросы,
Никто не спасёт от убийств, от обид и интриг.
Проявлен во всём интерес, но всё до предела знакомо:
Наощупь, как будто во тьме, лишённый любви и опек,
Неясным движеньем путей, невзрачным скользя насекомым,
На темени жухлом земли куда-то бредёт человек.
Всё из небытья в небытье. Всё так же свирепствует Лета -
Несметных желаний экспресс внезапно слетит под откос.
Нас трезвостью смерть осенит, свидетелем будет планета,
Вконец обезличив и пеплом вгоняя в хаос.
Обиды друг другу простим, любовь до небес возвеличим.
И яд превосходства отбросим в помойную грязь,
А то уже атом привстал, грозя беспощадным обличьем,
С моралью поспешно теряя последнюю связь.
Поднимем же чаши, мой брат, быть может, осталось уж мало?
Здесь жизнь, как сомнительный дар, как вечность вручает лишь раз.
Чтоб золото Креза и блеск потухших побед Ганнибала,
Ни слава Шекспира не встали б барьером меж нас.
За мёрзлым узором окна туманно рисуются дали.
Как видно, Художник избрал, совсем не подумав, мотив.
За окнами мир, который не раз уж ввергали
В горнило страданий, со вздором его перспектив.
Но то ли Художник избрал, совсем не додумав мотив.
За окнами мир, который не раз уж ввергали
В горнило страданий, со вздором его перспектив.
Земли, за решеньем проблем, заметна усталости мина,
Морщинами гор озадачен причудливый лоб.
Двадцатого века на них исходит уже половина,
Но где же то время, чтобы покоем легло б?
Далёких времён кинофильм вращает отчётливо кадры.
Канву знаменательных дат сменяют в тиши вечера.
Запоем разврата насыщена ночь Клеопатры,
Беспутный Антоний покончил с собою вчера.
Египет, как мумия, жёлт в пленительной сказке Востока,
Обложен громадой веков, давно исчерпавших лимит.
И тут фараоны и знать, рабов понукая жестоко,
К смущённому солнцу возводят абсурд пирамид.
Эллада ярка, как триумф с успехом разыгранной пьесы.
Праматерь наук и искусств, в руинах копит времена.
Тут насмерть гоплиты стоят, жестоко наказаны персы.
Расправ и событий поток преступно меняет тона.
В Афинах Перикл хитрит, рабы и метеки в обиде.
Философы с пеной у рта превратно трактуют закон.
И гений свой в мрамор вложив, в изгнаньи теряется Фидий.
Концовкой к поэме эпох на взгорье предстал Парфенон.
Событий кочующий вал… судеб беспощадна гиена.
Народы в азартной игре борьбы напрягают накал.
Эмблемой кружения сил дымятся следы Карфагена,
Нестойким величьем побед тут тенью прошёл Ганнибал.
И деспотом выглядит Рим. Восстаньям конца нет, и круто
С ним насмерть схватился Спартак, сурово отчаян и горд.
И ночь тирании на миг озаряется лезвием Брута,
И следом мрачнеет над трупами сдавших когорт.
Рим грозен, заносчив, жесток, себе не представит он цену.
Разбитые царства лежат, пресмыкаясь у ног,
Но варвар из мрака веков историей вызван на сцену,
Нулём опоясал его пресловутый итог.
Свежа у планеты гряда вчерашних её впечатлений,
Что летопись через века, как ветошь доносит до нас,
Охватом культур и эпох, тернистым путём поколений,
Печальной кантатой, несвязной вибрацией фраз.
Где с треском, один за другим, летят с пьедесталов колоссы.
И вспышки идей и надежд в ничто превращаются в миг.
До спазм напрягая мозги, никто не решает вопросы,
Никто не спасёт от убийств, от обид и интриг.
Проявлен во всём интерес, но всё до предела знакомо:
Наощупь, как будто во тьме, лишённый любви и опек,
Неясным движеньем путей, невзрачным скользя насекомым,
На темени жухлом земли куда-то бредёт человек.
Всё из небытья в небытье. Всё так же свирепствует Лета -
Несметных желаний экспресс внезапно слетит под откос.
Нас трезвостью смерть осенит, свидетелем будет планета,
Вконец обезличив и пеплом вгоняя в хаос.
Обиды друг другу простим, любовь до небес возвеличим.
И яд превосходства отбросим в помойную грязь,
А то уже атом привстал, грозя беспощадным обличьем,
С моралью поспешно теряя последнюю связь.
Поднимем же чаши, мой брат, быть может, осталось уж мало?
Здесь жизнь, как сомнительный дар, как вечность вручает лишь раз.
Чтоб золото Креза и блеск потухших побед Ганнибала,
Ни слава Шекспира не встали б барьером меж нас.
За мёрзлым узором окна туманно рисуются дали.
Как видно, Художник избрал, совсем не подумав, мотив.
За окнами мир, который не раз уж ввергали
В горнило страданий, со вздором его перспектив.